В отличие от сексуального влечения не видно, чтобы когда-то в прошлом это занятие как таковое было поводом для гонений. Даже великий и ужасный Августин-Сексу-Бой-Раз-Я-Не-Могу-Быть-Геем свои гневные проповеди облекал в литературную форму. Да, придерживающие власть духовную и светскую всегда занимались цензурой и делили жанры и темы на угодные и неугодные, но я не припомню ни одного режима, который бы в принципе отрицал или запрещал занятие литературой: напротив, литературу всегда стремились использовать для проповеди и пропаганды.

Тем не менее, степень невротичности реакций вокруг этого дела зашкаливает. Я не очень много общалась с другими пищущими людьми, но за 20+ лет все-таки успела увидеть достаточное их количество на разных стадиях писательства. И степень общей отараканенности пишущих как группы, и степень, в которой нормально адаптированный человек ведет себя как невротик, когда берется писать, меня непрерывно поражает. Из книжек по писательскому мастерству тоже можно извлечь немало информации о проблемах их целевой аудитории.

И картина складыватся такая: писательство — занятие чудовищно трудное. Не потому что оно трудное само по себе (чего трудного в том, чтобы водить ручкой по бумаге или стучать по клавиатуре), а потому что каждый шаг — это шаг по болоту, или по зыбучему песку или утыкание носом в отвесный обрыв, верх которого теряется в стратосфере.

Точно так же очевидно, что писательство обладает огромной привлекательностью. Можно было бы все списать на статус, но это явная и очевидная рационализация: как способ зарабатывания статуса писательство весьма неэффективно... даже пилить гирю, оно и то эффективнее.

Невозможно игнорировать высказывания великих и малых, которые наперебой твердят о том, какое это удовольствие. О том же говорит и личный опыт. Я нашла этому достаточно рациональное объяснение, но пока достаточно сказать о том, что писательство — субъективно в высшей степени приятное занятие, сравнимое в этом смысле с приемом наркотиков (я сама не проверяла, впрочем), но, в отличие от наркотиков, не приносящее никакого вреда ни здоровью, ни окружающему социуму. Занятие это очевидным образом способствет улучшению психологического состояния пишущего: существуют основанные на письме психотерпевтические практики. Таким образом, в теории, это занятие должно давать положительное подкрепление тем, кто начинает грести в его осторону. Но на практике картина совершенно противоположное: как только люди начинают двигаться в сторону писательства, у них, словно прыщи, начинают выскакивать всевозможные внутренние запреты и прочие тараканы, которые не дают возможности им заниматься (например, адекватный в принципе человек, занвшись писательством, вдруг теряет всякую способность воспринимать критику, даже самую мягкую и дружескую).

Почему? Почему писательство в этом отношении настолько отличается от других способов творческого самовыражения? Например, фотография: люди спокойно в миллионный раз фотографируют котиков, детей, закаты и собутыльников, а потом выкладывают эти фотки на всеобщее обозрение без страданий типа "ну, я просто фотографоман", "ну, я бы хотел прекратить фотографировать, потому что это самопотакание", "ну, фотография для меня не ресурс", "ну, в тот момент, когда я нажимаю на кнопку, я испытываю страх". Вот это был список последних четырех встреченных примеров внутренних ограничений на писательство. Угадайте, какой из них мой.

С одной стороны, каждый случай пишущего-страстотерпца отличается от других и в каждом случае нетрудно найти индивидуальное объяснение: скользкое детство и трудный подоконник отыщутся у всякого. С другой стороны, при всем разнообразии проблем ("я не могу писать, у меня затык, это ужасно", "а я хочу писать, но это занятие для меня очень тяжелое, это ужасно" "а я пишу запоями, это ужасно", "а я не могу найти на писательство время, хотя я нахожу его для всего остального, это ужасно", "я хочу писать, но я ведь не получу нобелевку, это ужасно", "я не в состоянии выносить вообще никакую критику, это ужасно") эти проблемы как будто похожи друг на друга по силе и проявлению.

Гендерная разница есть, но она как раз обычная, т.е. в смысле различий в поведении М и Ж я не вижу большой разницы между писательством и любыми другими твочрескими практиками: у женщин, как всегда, больше страхов и сомнений, но это "больше" такое же, как в других случаях.

Часть тараканов пишущего люда отчетливо завязана на самооценку. Наш социум устроен так, чтобы давить человеку самооценку, потому что таким человеком проще управлять и манипулировать, под предлогом, что это разумно и рационально: "двугоногих тварей миллионы". Тем не менее, здоровая самооценка — это самооценка с одной стороны гибкая, а с другой — приподнятая по сравнению с реальностью: такой вот факт человеческой природы. (С этой точки зрения то же христианство, постоянно пытающееся снизить самооценку своей паствы до нуля, выглядит изобретением Сатаны). Ну и если кто-то думает, что я о завышенной самооценке, то он ошибается: завышенная и заниженная самооценка — это как понос и запор, т.е. и то и другое является болезнным состоянием, в то время как норма — посередине.

Как бы то ни было, писательство, обладающее психотерапевтическим эффектом, самооценку пишущего двигает — или пытается двигать — на ее законное место. В результате, видимо, огромная масса тараканов, которая кормится с завышенной или заниженной самооценки жертвы, начинает дико суетиться. Например, в случае общераспространенной заниженной самооценки может возникнуть мираж завышенной: и в голове начинает мерцать большими буквами "НОБЕЛЕВКА", как бы указуя на достижимую цель. Психически нормальный человек сохраняет контакт с реальностью и понимает, что это мираж (Нобелевку даже Толкину и Роулинг не дали, кому она после этого нужна?), глупый или отягощенный начинают верить в мираж на полном серьезе. Если рассматривать это как интервенцию тараканов, то все встает на свои места: ежели ты перешел на призрачную завышенную самооценку, ничего адекватного ты не напишешь и самооценка твоя нормальной не станет, а будет патологически завышенной, на радость тараканам. Человек, не утративший контакта с реальностью, но не слишком рефлексивный, может испугаться, что писательство разбудило в нем настоящее безумие или греховную гордыню, и капитулирует с целью спасения разума/души посредством смирения и неписания — тогда его самооценка останется там, где была, опять же, на радость тараканам.

Наличие миража нобелевки детектируется и в тех случаях, когда несчастный стенает "ну, я графоман, конечно, графоман я, да, графоман, я сам понимаю, что я графоман, можете мне не говорить, что я графоман, я сам знаю, что я графоман". Это кажется глупым и смешным — в исполнении разумного и нормального человек, но на самом деле это свидетельство тяжелой внутренней борьбы. Это даже не попытка выбить оружие из рук критиков, это попытка совладать с внутренними демонами, которые говорят что-то вроде "если ты пишешь, ты пишешь для нобелевки, признайся в этом. Ведь если ты пишешь не для нобелевки, ты ничтожество и графоман, других вариантов просто нет". В результате человек пишет из заниженной самооценки, а это очень тяжело и неприятно.

Если кто-то принял это на свой счет, то он может быть уверен, что это было достаточно автобиографично. Хотя не это моя основная проблема. Что я могу сказать по личному опыту? Мираж отступает, когда писательская самооценка со щелчком встает на свое законное, слегка завышенное по отношению к реальности место. Когда ты осознаешь, что ты не графоман и не нобелевка, а человек, который хочет писать, пишет и писать будет, и что это самое главное. У меня это случилось, когда я закончила "Двенадцать звезд".

Что можно сказать по этому поводу на уровне рацио? Что если человеку нравится какое-то занятие, не приносящее вреда ни ему, ни окружающим, нет никакого разумного обоснования этим не заниматься, а, напротив, есть все разумные основания этим заниматься, чтобы доставлять себе радость, удовольствие и счастье. И если ваши внутренние голоса уверяют вас в обратном, вы можете быть твердо уверены, что это не соответствует реальности и что это голос демонов/психологических проблем (сообразно вашим представлениям о таких вещах).